Это знаешь ли то ещё удовольствие, третью ночь выходя в промерзлый тамбур курить, думать:
А как интересно там, на северном полюсе, может ли человек на морозе вообще с кем нибудь говорить? Может человек на морозе с кем нибудь говорить? Может ли человек вообще с кем нибудь говорить?
Или ему остается как мне, вспоминать, сутулясь, как когда то давно, в пахучей августовской ночи и его и её несла в перекрестиях улиц белая волга, обгоняя лады и москвичи. И когда впереди замаячил вокзал пятнышком бледным, и он, готовясь к разлуке сидел чуть жив. Она с заднего сиденья ему, сидящему на переднем, улыбнулась на плечо руку ласково положив. Корил он себя тогда, это безнадежность, ненужная влюбленность, собачий бред. И не думал, что её такая простая нежность согреет его через столько холодных лет.
This you know something more fun, leaving the third night in the vestibule frozen smoke, thinking:
What is interesting there at the North Pole, can a man in the cold at all to talk with someone? Can a person in the cold to talk with someone? Can people even speak with someone?
Or is it to me, I remember, slouching, as once upon a time, in the fragrant night in August and it and it carried in the crosshairs of a white Volga streets, overtaking frets and Muscovites. And when the station loomed ahead speck pale, and he was preparing for the separation was sitting a little alive. It is from the back seat to him, sitting in the front, he smiled hand on his shoulder gently laid. He reproached himself if it's hopeless, useless love, canine delirium. And I do not think that it is such a simple soft warm it through many cold years.
