Уходит любимая,
будто бы воздух из лёгких,
навек растворяясь в последних снежниках излётных,
в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек...
Обратно не вдышишь!
Напрасно щекою я трусь о шершавый понуренный хобот
трубы водосточной...
Напрасно я плачу —
уходит.
Уходят друзья,
кореша,
однолетки,
как будто с площадки молодняка
нас кто-то разводит в отдельные клетки
от некогда общего молока.
Напрасно скулю по друзьям,
как звереныш...
Друзей не воротишь!
Уходят надежды —
такие прекрасные дамы,
которых я выбрал в такие напрасные даты.
В руках остаётся лишь край их одежды,
но жалкое знамя —
клочок от надежды...
Уходит уверенность...
Помнится —
клялся я страшной божбою
о стену башку проломить
или стену — башкою.
Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела,
а что со стеной?
Ухмыляется, сволочь стена,—
лишь дворник на ней равнодушно меняет портреты...
Уверенность,
где ты?
Я словно корабль,
на котором всё гибелью пахнет,
и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб.
Эй, чайки!
Не надо. Не плачьте —
жалеть меня бросьте.
Меня покидают мои длинноногие гостьи.
Садятся они, как положено, первыми в лодки...
Прощайте, красотки!
Меня покидают мои краснощёкие юнги.
Им хочется жить.
Справедливо.
Они ещё юны.
Прощайте, мальчишки!
Гребите вперед.
Вы мужчины.
А я выключаю бессмысленный рокот машины,
и только талант
капитаном небритым и пьяным
на мостике мрачно стоит.
Капитан — капитаном.
Но, гряэные слезы размазав по грубой обветренной коже,
он тоже меня покидает.
Он тоже, он тоже...
Эй, шлюпки,
а ну от греха отойдите в сторонку!
Корабль, если тонет,
вокруг образует воронку.
Остаться совсем одному -
это боль ножевая,
но втягивать я за собой никого не желаю.
Я всех вас прощаю,
одетый в предсмертную пену,
а вам завещаю
пробить ту проклятую стену
и вас призываю
торчащей в завертинах белых трубою
к бою...
