А действительно больно тебе становится не тогда,
когда всё — говорят «забирайте его домой».
Не когда постепенно и медленно за стеной,
не когда всё больше морфина и ледокаина —
ты уже не твердишь, что он будет еще бегать.
Не когда он спокойно так говорит: «хорошо бы успеть до снега,
потом будет трудно копать».
Не потом, когда ты сидишь и думаешь — «какая же я скотина,
твою же мать,
почему я не плачу, когда положено плакать?»
И снег все-таки выпал. Слякоть.
Больно становится даже не вот тогда,
когда приходится наконец убрать эту комнату, где.
Не когда его куртка уже не висит на гвозде,
или на автомате приносишь кому-то воды стакан,
не когда с работы встречает лишь пустота
и по вечерам тупо пялишься на экран,
не когда в марте оттаяли лапы еловых веток.
Ты тогда вроде держишься, ты деловит и крепок.
Тебя накрывает, когда оно уже вроде
почти не страшно,
само собой разумеется —
спустя семь месяцев,
в полдень,
в мае,
когда ты моешь посуду на кухне, роняешь чашку
и вдруг неожиданно
понимаешь.
