Сорок первый - год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел.
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём: и силушка, и стать,
А за ним второй - пацан безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а следом, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя.
«Найн,- твердил он важно,- растрелять!"
«Нет! - она просила,- пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей!"
И ответил офицер ей чинно:
«Ладно, матка, одного спасай.
А другого расстреляем сына.
Кто тебе милее? Выбирай!»
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого-нибудь суметь?
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш - обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала,
Кто роднее, кто дороже ей?
Взгляд туда-сюда переводила...
О, не пожелаешь и врагу!
Мать своих сынов перекрестила.
И призналась фрицу: «Не могу!»
Ну, а тот стоял, непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы:
«Помни, одного мы убиваем,
А другого - убиваешь ты».
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал:
«Брат, спасайся, ну, а я останусь,-
Я пожил, а ты не начинал».
Отозвался младший: «Нет, братишка,
Ты спасайся. Что тут выбирать?
У тебя - жена и ребятишки.
Я не жил, - не стоит начинать».
Тут учтиво немец молвил: «Битте,-
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой, - расстрелять!"
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса.
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись, как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном, -
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет:
Уж не жить сыночкам, не цвести.
«Дура-матка, - поучает немец, -
Одного могла бы хоть спасти».
А она, баюкая их тихо,
С губ сыновних вытирала кровь...
Вот такой убийственно-великой
Может быть у Матери любовь. Forty first - year loss and fear
Bloody flaming glow.
Two guys in torn shirts
Conclusions morning shot.
First went an older, dark-brown,
Everything with him: and Silushka, and become,
And for him the second - a beardless boy,
Too young to die.
Well, and after him, barely able to keep up,
Semen an old mother,
About begging for mercy German.
"Nine, - he repeated important - murdered in"!
"No! - She asked - perhaps
Cancel the execution of my children,
And instead of me, kill me,
But in leave sons live! "
And the officer answered her politely:
"Okay, the uterus, one saves.
A shoot another son.
Who do you nicer? Choose! "
As in this deadly whirlwind
She save someone be able to?
If you save the firstborn from death
That last-- is doomed to death.
I sobbed the mother wailed,
Looking at the children,
As if indeed he chose,
Who dearer, who is dearer to her?
Looking back and forth translation ...
Oh, and do not wish the enemy!
The mother of the cross over her sons.
And Fritz admitted: "I can not!"
Well, he was, impenetrable,
With pleasure smelling flowers:
"Remember, we kill one,
And another - to kill you. "
Senior with a guilty smile,
Younger pinned to his chest:
"Brother, escape, well, I'll stay -
I lived, and you did not start. "
I withdraw Jr., "No, brother,
You save yourself. What is there to choose from?
You - the wife and kids.
I did not live - do not start. "
Then politely German said: "Bitte -
He pushed the weeping mother,
He walks away briskly
And waved his glove - shoot! "
Gasped two shots, and birds
We flew fractionally in heaven.
Mother opened her wet eyelashes,
Children are looked into my eyes.
And they embraced, as before,
Sleep soundly lead -
Two bloodless, her two hopes
The two wings that went for scrapping.
Mother silently heart to stone:
I do not live my little boy, not bloom.
"Dura-uterus - teaches German -
One could even be saved. "
And she, cradling them gently,
With lips sons, wiping the blood ...
Here's a deadly-great
Maybe Mother love. Смотрите также: | |
