Потому что искусство поэзии требует слов,
я -- один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, --
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф -- победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, --
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест -- белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей --
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут --
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор -- не кричать же слугу --
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем -- все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен -- это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить -- динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра. Because the art of poetry requires words
I - one of the deaf, bald, gloomy Ambassadors
second-rate powers associated with this -
not wanting to violate his own brain,
himself giving clothes, go down to the shop
for an evening paper.
Wind blows the leaves. Old bulbs dim glow
in these sad edges, whose motto - win mirrors
with the assistance of puddles creates the effect of abundance.
Even thieves steal an orange amalgam scratching.
However, the feeling with which you look at yourself -
I forgot that feeling.
In these sad edges designed for all winter: dreams,
Prison walls, coats; Toilet brides - White
New Year, drink, second hands.
Sparrow sweaters and dirt on the number of bases;
Puritan mores. Underwear. And in the hands of violinists -
wood heaters.
This land is immovable. Introducing the gross
iron and lead, stunned tryahnesh head
remember former power on the bayonets and Cossack whip.
But the eagles sit, like a magnet, iron mixture.
Even the wicker chairs are kept here
bolt and nut.
Only the fish in the seas know the price of freedom; but
muteness makes us like to create your own
labeling and offices. And the space sticks price list.
Time created death. Needing bodies and things,
properties of both, it is looking for in raw vegetables.
Kochetov listens Glockenspiel.
Living in an era of achievements, with the sublime in nature,
unfortunately difficult. Belle dress lifted up,
see what he wanted, rather than new wonderful diva.
Not that there Lobachevskian firmly blyudut,
but push the world must somewhere be narrowed, and then -
then the end of the prospects.
Whether the map of Europe stolen government agents,
eh five-sixths of the remaining parts of the world
too far. Whether a certain fairy godmother
me tells fortunes, but I can not run away.
Himself pour Cahors - not to cry as his servant -
Yes ... I scratch Kotofei
Either a bullet in the head, as if the finger of Errors,
whether to pull out of here by the sea new Christ.
Yes, and it does not mix with the drunken, Ninny from frost,
steam locomotive with the ship - still does not burn with shame:
as the canoe on the water, will not leave a trace on the rails
the wheel of a steam locomotive.
What the newspapers in the section & quot; from the court & quot ;?
The sentence was carried out. Glancing here,
man in the street will see through his glasses in a tin frame,
like a man lying face down a brick wall;
but not asleep. For the squeamish bonce dreams
perforated right.
Vigilance this era roots intertwined in those
times, unable in his total blindness
distinguished from the fall out of the cradles of the separated platforms.
White-eyed Chud on death does not want to look.
It's a pity, full of saucers, but not with anyone vertanut table,
to ask from you, Rurik.
Vigilance of these times - this vigilance to things impasse.
Do not spread on the tree mind is stuck,
but the spittle on the wall. And do not wake the prince - a dinosaur.
For the last line, oh, do not pull out a bird feather.
Defiant and head of all the cases, that wait ax
yes green laurel. Смотрите также: | |
