Елена
All the world's a stage,
And all the men and women merely players:
They have their exits and their entrances;
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages. At first the infant,
Mewling and puking in the nurse's arms.
And then the whining school-boy, with his satchel
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to school. And then the lover,
Sighing like furnace, with a woeful ballad
Made to his mistress' eyebrow. Then a soldier,
Full of strange oaths and bearded like the pard,
Jealous in honour, sudden and quick in quarrel,
Seeking the bubble reputation
Even in the cannon's mouth. And then the justice,
In fair round belly with good capon lined,
With eyes severe and beard of formal cut,
Full of wise saws and modern instances;
And so he plays his part. The sixth age shifts
Into the lean and slipper'd pantaloon,
With spectacles on nose and pouch on side,
His youthful hose, well saved, a world too wide
For his shrunk shank; and his big manly voice,
Turning again toward childish treble, pipes
And whistles in his sound. Last scene of all,
That ends this strange eventful history,
Is second childishness and mere oblivion,
Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything. Елена
Весь мир - сцена,
И все мужчины и женщины всего лишь игроков:
У них есть свои выходы, уходы;
И один человек в свое время играет много частей,
Его действия быть семь возрастов. На первый младенец,
Mewling и рвет в руках медсестры.
А потом ныть школьник с ранцем
И светит утреннее лицо, ползет, как улитка
Невольно в школу. А затем любовник,
Вздохнув, как печь, с горестной балладе
Сделано бровью своей любовнице. Тогда солдат,
Полный странных клятв и бородатый, как парда,
Ревнивый в честь, внезапное и быстрое в ссоре,
Ищу репутацию пузыря
Даже во рту пушки. И тогда справедливость,
В хорошую круглый живот с хорошим Каплун подкладке,
С глаз тяжелой и борода формального покроя,
Полный мудрых пил и современных экземпляров;
И поэтому он играет свою роль. Шестой сдвиги возраста
В тощей и slipper'd Панталоне,
С очками на носу и мешочек на стороне,
Его юношеское шланг, хорошо сохранившаяся, мир слишком широк
Для его урезанной хвостовика; и его большой мужественный голос,
Обращаясь опять к детским тройном, трубы
И свистит в его звуке. Последняя сцена всего,
Это заканчивает эту странную богатую историю,
Является второй ребячество и просто забвение,
Беззубый, Без засечек глаза, без вкуса, без всего. Смотрите также: | |
