О, эти игры разума, эта печальная необходимость мозга добавлять к визуальному образу тактильное подкрепление – почему я должен быть жертвой собственного тела? Мне кажется, будто художник обнимает меня за талию, прижимается лбом к моему плечу и шепчет в мою шею: «Конечно знаешь».
- Ты хочешь помнить, - он счастливо смеется и крепче прижимается ко мне. – Ты сначала рисуешь их, чтобы запомнить, чтобы понять, из чего они состоят, а потом оставляешь рисунки, чтобы и мы могли увидеть.
- Да, именно, - он целует меня под ухом и цепляется пальцами за мой ремень. – Потому что они хотят быть увековеченными, Уилл. Знаешь, зачем они выходят по вечерам, надев свои самые дорогие вещи, купленные на последние деньги?.. Их семьи не питают к ним ничего, кроме ненависти и отвращения, от них отказалось общество, ведь они паршивые овцы для всего стада. Они никому не нужны, кроме друг друга, но и в их помойной яме выбирают только самых красивых, самых молодых... Они гниют заживо в своих подвалах, в своих общественных туалетах, трахаются по колено в дерьме, пьют самый дешевый алкоголь и дают первому встречному, чтобы хоть кто-то помнил, хоть кто-то знал, пускай и пятнадцать минут в подворотне, что они существуют. Я делаю доброе дело, Уилл, - мы смотрим на наше отражение, и он поправляет мои волосы: пальцы дотрагиваются до щеки и убирают выбившуюся прядь за мое ухо. – Мы делаем доброе дело.
И я отталкиваю его от себя.
Я беру стакан с зубными щетками и бросаю его в стекло; серебристые осколки пляшут на кафельной плитке, сейчас в дверь ванной комнаты ворвется съемочная группа и режиссер закричит: «А теперь второй дубль!» - слишком театрально, слишком постановочно. Я шатаюсь и, пытаясь найти опору, хватаюсь за пустую рамку зеркала. Пусть острые края целуют мои ладони, пусть на фаянсе появятся яркие разводы – я зачерпываю битое стекло и стискиваю в руке, стараясь не закричать.
Если я смогу спрятать осколки, я смогу прекратить слышать «Мы делаем доброе дело», правда? Я смогу забыть, правда?.. Нужно вымыться с мылом, нужно счистить грязь – я разгребаю алмазную пыль и достаю пробку из раковины; я растворюсь в канализации, я стану водой, меня вынесет в океан. Только я слишком большой, слишком большой – я стягиваю рубашку и встряхиваю отяжелевшими кистями, разбрызгивая кровь. Мне нужно оставить все лишнее – зажимаю осколок в правой руке и дотрагиваюсь до сгиба локтя. Я грязный – первая ломанная от предплечья к запястью, и кожа расходится с глухим треском.
Я слышу его смех; его гнусный, хриплый смех: «Мы делаем это вместе» - но я смогу сбежать, конечно, я смогу, нужно просто сделать еще одну линию, чтобы можно было оттянуть этот кусок кожи. Цвет чистоты – белый; если я буду держать руку под водой, красный смоется. Oh, those mind games, this sad necessity brain add to the visual image of a tactile reinforcement - why should I be the victim of his own body? It seems to me as if the artist around my waist and pressed his forehead against my shoulder and whispers in my neck, "Of course you know."
- Do you want to remember - he laughs happily and tightly pressed against me. - You first draw them to remember, to understand what they are made, and then leave the drawings, so that we could see.
- Yes, - he kissed me under the ear and fingers clinging for my belt. - Because they want to be immortalized, Will. Do you know why they go out in the evening, wearing their most expensive items purchased on the last of his money? .. Their families do not feed them anything but hatred and disgust of them refused to society, because they are black sheep of the herd. They do not need anyone but each other, but in their cesspit choose only the most beautiful, young ... They are rotting alive in their cellars, in their public toilets, fucking knees in the muck, the cheapest drink alcohol and give first counter to at least someone remembered, at least someone knew, albeit fifteen minutes in the alley that they exist. I'm doing a good deed, Will - we look at our reflection, and it straightens my hair: fingers touch the cheeks and removed a stray lock behind my ear. - We are doing good work.
And I push him away.
I take a glass of toothbrushes and throw it into the glass; silvery shards dance on the tile, is now in the bathroom door burst crew and the director shouts: "And now a second double" - too theatrical, too staged. I'm reeling and trying to find support, reach for an empty mirror frame. Let sharp edges kiss my hands, even on faience appear bright stains - I scoop up the broken glass and grit in her hand, trying not to scream.
If I can hide the pieces, I can stop hearing "We are doing a good deed," right? I can remember, though .. It is necessary to wash with soap and water, you need to clean off the dirt - I rake the diamond dust and pull the plug out of the sink?; I dissolve in the sewers, I will water, I will make the ocean. Only I'm too big, too big - I pull together the shirt and shake his heavy hands, spraying blood. I need to leave all unnecessary - clamp the splinter in his right hand and touched the elbow crease. I'm dirty - the first broken line from the forearm to the wrist, and the skin at odds with a dull bang.
I hear his laughter; his infamous, raucous laughter: "We do it together" - but I will be able to escape, of course, I can, you just need to do one more line to be able to pull this piece of skin. Color purity - white; if I hold her hand under the water washed away the red. Смотрите также: | |
