Я отдираю от ладони кусочки кожи, старательно вымывая палец за пальцем, и, когда рука начинает кровоточить, перехожу к другой. Я очень переживаю, что эти ладони, перемазанные в крови этого парня, которыми я вчера сжимал член, нельзя будет отмыть – мне ведь надо ходить в Академию, записывать лекции, а если они останутся такими же грязными, мне придется от них избавиться, понимаете?..
Ведь этими руками я придерживал его за шею, когда, всунув член в рану в его животе, быстро двигался внутри, и стонал каждый раз, когда по его телу пробегала агоническая судорога. Этими руками я гладил его по губам и шептал: «Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя». Этой рукой я держал его за горло, этой рукой я ранил его, этой рукой я сделал из него человека. И это не моя рука – это рука Господа, который из мусора делает совершенство.
Только мне застилают слезы глаза, и я, издав какой-то странный хрип, выключаю воду и выхожу в коридор, крепко зажмурившись и надеясь, что мой кавалер решит остаться в ванной, а лучше – исключительно в моем воображении.
Но он, наверное, очень устал быть одиноким и поэтому медленно тянется за мной на кухню. Наверное, месяц в земле не располагает к тому, чтобы надолго оставаться в замкнутом пространстве.
Дело в том, что я не планировал принимать гостей, не планировал устраивать ланч для оравы людей, и это причина, по которой я до крови закусываю щеку, видя второго парня. Они не переглядываются друг с другом – возможно, уже нечего сказать, – а только издают какой-то гортанный стон.
Мой сопровождающий стоит рядом со мной, когда я ставлю чайник, и совсем не смущается того, что я проливаю на пол кипяток, а потом, дрожащей рукой заливая кофе в чашку, намачиваю и скатерть. Они не выговаривают мне за беспорядок и негостеприимство – пока я толстым слоем намазываю масло на хлеб, они, с этим глухим чавкающим, снова и снова перебирают куски своего кишечника, с нажимом проглаживая пальцами места разрыва, как будто стараясь заново склеить их. Может, нужно предложить им джем, или тосты, или джин с тоником. Может, нужно повести себя радушнее, только я, поставив тарелку на пол, опускаюсь на колени, не в силах выносить их пустые лица, полные какого-то тупого горя и гнева, бессильной ярости и недовольства миром. Возможно, мне стыдно. Возможно, я просто слишком впечатлительный.
Они похожи на скупых ростовщиков, которые раз за разом перебирают свое золото: под столом я вижу, как они почти синхронно разглаживают свои кишки. Они бессмысленно пересчитывают количество обрывков, надеясь, что вот сейчас они найдут недостающий, вот сейчас, буквально через секунду, они снова смогут начать дышать. Они надеются: существует хотя бы одна тысячная доля шанса, что они не мертвы, что это дурацкая шутка. Они надеются, что темноту и холод, в которой они оказались, можно прогнать, но только какое-то смутное предчувствие бесконечного разочарования не дает им полностью окунуться в фантазию, где они снова живы. Как же сильно они хотят вернуться уже после того, как осознали, что жизнь – этот короткий промежуток между утробой матери и утробой могилы – была куда лучше вечной тишины и покоя, в которой никогда ничего не происходит, и только время со скрипом перетирает их кости.
- Мне жаль, - у меня слишком хриплый, сдавленный голос, который уходит к ним под ноги. – Мне так жаль. Мне очень жаль… - мы не на радостном и вдохновляющем завтраке у Тиффани – мы на поминках по Финнегану, и я, неразборчиво хрипя в замызганный пол: «Простите, мне правда очень жаль», - стараюсь слиться с цветом линолеума.
Язык не приспособлен для выражения скорби – так мне кажется, когда я затыкаю рот ладонью и начинаю тихо плакать. Как мне объяснить, что мне жаль, что они мертвы?.. Как мне объяснить, что я сопереживаю их утрате своей жизни, как собственной? I tear off the skin of the palm pieces, carefully washing out the finger by finger, and when the hand begins to bleed, turn to the other. I am very worried that these palms, smeared with the blood of this Man that yesterday I was clutching a member, will not be able to wash - to me you ought to go to the Academy, to record lectures, and if they remain the same dirty, I'll have to get rid of, you know them? ..
After all, these hands I was holding him by the neck when, having put a member into the wound in his abdomen, quickly moved in, and groaned every time his body ran cramp agonicheskaya. With these hands, I stroked his lips and whispered, "I love you, love you very much." This hand I was holding him by the throat, this hand I hurt him with this hand I have made a man of him. And it's not my hand - a hand of the Lord, that out of the garbage makes perfect.
Only my tears dim my eyes, and I made some strange rattle, turn off the water and go out into the corridor, closing his eyes tightly, hoping that my gentleman decides to stay in the bathroom, and it is better - only in my imagination.
But he must be very tired of being lonely and therefore stretches slowly for me in the kitchen. Perhaps a month in the ground does not have to ensure that a long stay in a confined space.
The fact that I did not plan to accept guests who are not planning to organize a lunch for the hordes of people, and this is the reason that I have the blood of a snack cheek, saw the second guy. They do not look at each other with each other - may have nothing to say - but only made some guttural groan.
My attendant standing next to me, when I put the kettle, and do not hesitate that I spill boiling water on the floor, and then, with a trembling hand pouring coffee into a cup, soak and tablecloth. They reproached me for the mess and inhospitality - until I thick smear butter on bread, they are deaf to this sucking, again and again sorted the pieces of their intestines to push proglazhivaya fingers gap space, as if trying to re-glue them. Maybe you need to offer them a jam, or toast, or a gin and tonic. Maybe you need to behave are welcome, but I put a plate on the floor, go down on his knees, unable to bear their blank faces, full of a dull grief and anger, impotent rage and discontent with the world. Perhaps, I am ashamed. Maybe I'm just too sensitive.
They are like the avaricious moneylenders who repeatedly plucked his gold: under the table, I see them almost simultaneously smooth out their guts. They count the number of meaningless scraps, hoping that now they will find the missing, now, just a second later, they were again able to breathe. They hope: there is at least one thousandth of a chance that they are not dead, it was a stupid joke. They hope that the darkness and the cold, which they found themselves, you can get rid of, but only a vague presentiment of endless frustration does not allow them to immerse themselves in the fantasy, where they are again alive. How much they want to come back after being aware that life - the short period between the womb and the womb of the grave - was much better than the eternal peace and quiet where nothing ever happens, and only time with a scratch frays their bones.
- I'm sorry - I have too hoarse, strangled voice that takes them under his feet. - I am so sorry. I'm sorry ... - we are not joyful and inspiring breakfast at Tiffany's - we're on Finnegans Wake, and I inaudible wheezing in filthy floor: "I'm sorry, I'm really sorry," - try to blend with the color of the linoleum.
Language is not suited for the expression of grief - so it seems to me, when I plug her mouth and begin to cry quietly. How do I explain that I am sorry that they are dead? .. How do I explain that I empathize their loss of his life as his own? Смотрите также: | |
