Текст песни Раз-два-три, ветер изменится - Глава 11 отрывок 1

Мы живем в параллельном мире, где я просыпаюсь от того, что Ганнибал целует мою шею. Первые несколько секунд я мучительно медленно пытаюсь понять, где нахожусь, а потом, увидев керамическую белую чашку, поставленную перед сном на прикроватной тумбочке, чтобы мне не нужно было спускаться на кухню среди ночи, я вспоминаю. Я вспоминаю, что вот уже три недели как я, будто бы случайно, остаюсь на ночь в его доме. Такси, о котором я вспомнил за десять минут до полуночи, опаздывает, и Ганнибал сообщает тем же тихим голосом, каким недавно отменял мой вызов машины, что он не может отпустить меня домой в такую темноту. Следуя какой-то роковой схеме сессии, во время которых мы обсуждаем музыку и искусство (Ганнибал говорит – я слушаю), заканчиваются на час или два позже, когда воздух гудит от разговоров, и я тереблю воротник рубашки.
Или – другой вариант развития событий – мы просто по-идиотски молчим, глядя друг на друга, пока я не пересаживаюсь на подлокотник его кресла, и доктор Лектер не обхватывает меня рукой за талию. И это почему-то слишком правильно. И почему-то именно тогда я и успокаиваюсь, чувствуя его ровное горячее дыхание около своих ребер.
Меня ужасает его отношение ко мне: он всегда предупредителен, вежлив, тактичен и ласков. Он узнает мой любимый сорт чая, достает из шкафа для меня одеяло, он уступает мне собственную подушку, а потом, в одну из ночей, когда я просыпаюсь от собственного крика и шарю в темноте гостиной, стараясь найти выключатель, он устало массирует свою шею, стоя на лестнице, и бросает: «Поднимайся».

Ганнибал укладывается за моей спиной, и, в то время как я с осторожностью ворочаюсь на бязевых простынях, прихватывает меня за волосы на затылке.
- Спи, - говорит он и дотрагивается губами до плеча. Мой голос больше похож на сдавленную истерику:
- Я соскальзываю с простыней, - о, конечно, Ганнибал знает, что это всего лишь повод, очень жалкая и достойная сочувствия попытка заснуть рядом с ним, и, тем не менее, он перехватывает меня рукой через живот и прижимает к себе.
- Я держу тебя, - у него хриплый сонный голос, и в ту ночь впервые за долгое время мне не снится ничего.

Ганнибал охраняет мой сон, Ганнибал защищает меня.
В тот вечер и все последующие вечера перед сном он водит ладонью по моим волосам, пропускает между пальцев прядь и дотрагивается подушечками до затылка. Это носит характер самоубийственной нежности: его легкие прикосновение к моей коже, которые расплываются пятнами тепла. Впервые в жизни я чувствую себя свободным от кошмаров и тягучей боли, которая липкой пленкой покрывала меня на протяжении последних лет. Я чувствую себя в безопасности.
В окно ветер бросает пригоршни снега и с пронзительным скрипом сгибает стволы деревьев – Ганнибал лишь крепче обнимает меня и укутывает одеялом.

Пока я не сплю и вглядываюсь в темный угол комнаты, я перебираю ощущения, спрятанные внутри себя: страх, боль, обида, тоска, одиночества и, совсем неожиданно, удивительное чувство спасения. В ту зиму я был спасенным, я был спасенным от самого себя. В ту зиму Ганнибал забрал меня из ада, который другие люди называли моей жизнью, однако вопрос, почему он это сделал, и на сегодняшний день остается открытым. Ганнибал не был добр, не был отзывчив, он не питал особенного пристрастия к гуманизму или концепции помощи ближнему – Ганнибал преследовал собственные интересы, но в тот момент я старался не думать об этом.

Когда тебя спасают, ты забываешь критически отнестись к тому, что с тобой происходит. Какая разница, что от спасителя разит пятицентовыми сигаретами; какая разница, что у него заплывшие глаза и аллергия по всей шее; какая разница, если он появился и боль прошла. Очень многое можно простить человеку, который делает посильным бремя твоей жизни.