Je n’eus que le temps de replacer sur la table le malencontreux document.
Le professeur Lidenbrock paraissait profondément absorbé. Sa pensée dominante ne lui laissait pas un instant de répit; il avait évidemment scruté, analysé l’affaire, mis en œuvre toutes les ressources de son imagination pendant sa promenade, et il revenait appliquer quelque combinaison nouvelle.
En effet, il s’assit dans son fauteuil, et, la plume à la main, il commença à établir des formules qui ressemblaient à un calcul algébrique.
Je suivais du regard sa main frémissante; je ne perdais pas un seul de ses mouvements. Quelque résultat inespéré allait-il donc inopinément se produire? Je tremblais, et sans raison, puisque la vraie combinaison, la «seule», étant déjà trouvée, toute autre recherche devenait forcément vaine.
Pendant trois longues heures, mon oncle travailla sans parler, sans lever la tête, effaçant, reprenant, raturant, recommençant mille fois.
Je savais bien que, s’il parvenait à arranger des lettres suivant toutes les positions relatives qu’elles pouvaient occuper, la phrase se trouverait faite. Mais je savais aussi que vingt lettres seulement peuvent former deux quintillions, quatre cent trente-deux quatrillions, neuf cent deux trillions, huit milliards, cent soixante-seize millions, six cent quarante mille combinaisons. Or, il y avait cent trente-deux lettres dans la phrase, et ces cent trente-deux lettres donnaient un nombre de phrases différentes composé de cent trente-trois chiffres au moins, nombre presque impossible à énumérer et qui échappe à toute appréciation.
J’étais rassuré sur ce moyen héroïque de résoudre le problème.
Cependant le temps s’écoulait; la nuit se fit; les bruits de la rue s’apaisèrent; mon oncle, toujours courbé sur sa tâche, ne vit rien, pas même la bonne Marthe qui entrouvrit la porte; il n’entendit rien, pas même la voix de cette digne servante, disant:
«Monsieur soupera-t-il ce soir?»
Aussi Marthe dut-elle s’en aller sans réponse. Pour moi, après avoir résisté pendant quelque temps, je fus pris d’un invincible sommeil, et je m’endormis sur un bout du canapé, tandis que mon oncle Lidenbrock calculait et raturait toujours.
Quand je me réveillai, le lendemain, l’infatigable piocheur était encore au travail. Ses yeux rouges, son teint blafard, ses cheveux entremêlés sous sa main fiévreuse, ses pommettes empourprées indiquaient assez sa lutte terrible avec l’impossible, et, dans quelles fatigues de l’esprit, dans quelle contention du cerveau, les heures durent s’écouler pour lui.
Vraiment, il me fit pitié. Malgré les reproches que je croyais être en droit de lui faire, une certaine émotion me gagnait. Le pauvre homme était tellement possédé de son idée, qu’il oubliait de se mettre en colère; toutes ses forces vives se concentraient sur un seul point, et, comme elles ne s’échappaient pas par leur exutoire ordinaire, on pouvait craindre que leur tension ne le fît éclater d’un instant à l’autre.
Je pouvais d’un geste desserrer cet étau de fer qui lui serrait le crâne, d’un mot seulement! Et je n’en fis rien.
Cependant j’avais bon cœur. Pourquoi restai-je muet en pareille circonstance? Dans l’intérêt même de mon oncle.
«Non, non, répétai-je, non, je ne parlerai pas! Il voudrait y aller, je le connais; rien ne saurait l’arrêter. C’est une imagination volcanique, et, pour faire ce que d’autres géologues n’ont point fait, il risquerait sa vie. Je me tairai; je garderai ce secret dont le hasard m’a rendu maître! Le découvrir, ce serait tuer le professeur Lidenbrock! Qu’il le devine, s’il У меня было время, чтобы положить на стол незадачливого документ.
Профессор Liedenbrock казалось глубоко впитывается. Его доминантой мысль не оставляла ему передышку на минуту; он, очевидно, тщательно проанализировал дело, реализованы все его фантазии во время прогулки ресурсов, и он вернулся применить некоторые новые комбинации.
В самом деле, он сидел в кресле, и ручка в руке, он начал устанавливать формы, которые выглядели как алгебраических вычислений.
Я последовал его взгляд дрожащей рукой; Я не потерять ни одного из своих движений. Некоторые неожиданный результат был он так неожиданно случилось? Меня трясло, и без причины, так как истинной совместительству, "только" уже нашли, другие исследования неизбежно стал бесполезным.
За три долгих часов мой дядя работал без говоря, не глядя вверх, стирая, повторяя, вычеркивая, повторяя тысячу раз.
Я знал, что если он сумел организовать все буквы следующие относительные позиции они могли бы занять, приговор будет сделано. Но я также знал, что двадцать письма могут только сформировать два триллиона, четыреста тридцать-две квадриллионы девятьсот два триллиона, восемь миллиардов сто семьдесят шесть миллионов шестьсот сорок тысяч комбинаций. Но были буквы сто тридцать два в предложении, и эти сто тридцать две буквы дал целый ряд различных предложений состоит сто тридцать три цифры, по крайней мере, почти невозможно перечислить ряд и убегает любой признательность.
Я успокоил об этом героическом пути, чтобы решить проблему.
Но время шло,; наступила ночь; Уличный шум утих; мой дядя всегда склонился над задачей, не видел ничего, даже не хороший Марта открыла дверь; он ничего не слышал, даже не голос, что достойный слуга, говоря,
"Сэр, он ужинать сегодня вечером?"
Кроме Марта ей пришлось остаться без ответа. Для меня, после того, как сопротивлялись в течение некоторого времени, я был захвачен с непобедимой сна и заснул на одном конце дивана, в то время как мой дядя всегда raturait Lidenbrock рассчитывается.
Когда я проснулся на следующий день, неутомимый копатель был еще на работе. Его красные глаза, бледный цвет лица, волосы запутались в его лихорадочной стороны, его щеки вспыхнули достаточно указывается свою страшную борьбу с невозможное, и в том, что утомляет ум, на то, что сдержанность мозг, S последние часы " течь к нему.
Он действительно сделал мне жалость. Несмотря на критические замечания, которые я, как полагают, имеет право на это, определенная эмоция преодолел меня. Бедняга был так одержим своей идеей, что он забыл злиться; все его силы были сосредоточены в одной точке, и, так как они не уйти от своей обычной розетки, было опасение, что их натяжение сделал его вырваться из одного момента к другому.
Жест может ослабить я железную хватку сжимая череп, всего одно слово! И я ничего не делал.
Однако у меня было хорошее сердце. Почему я молчал в таких условиях? В интересах моего дяди.
"Нет, нет, я повторил, нет, я не буду говорить! Он пойдет туда, я знаю, ничто не может остановить его. Это вулканический воображение, и делать то, что другие геологи не сделал, он будет рисковать своей жизнью. Я считаю, мой мир; Я буду держать это в тайне из которых шанс оказал мне овладеть! Узнайте, будет убивать профессор Lidenbrock! Он предположил, если Смотрите также: | |
