Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,— сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие!—
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,—
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони! Do you think this is nonsense malaria?
It was,
was in Odessa.
"I will come in four " - said Maria .
Eight .
Nine .
Ten .
That evening
the night horror
gone from windows,
gloomy ,
December .
In the decrepit back and laugh neigh
candelabra .
I now know could not :
sinewy whopper
groans ,
writhes .
What may want to sort of lump ?
A block of more desirable!
After all, for myself it does not matter
and the fact that the bronze ,
and that the heart - cold piece of iron .
At night, want their chime
hidden in a soft,
as a woman .
And so,
huge,
gorblyus in the window,
fused glass Okienkový forehead .
Will love or not?
what -
big or tiny ?
Where most of the body such :
should be small,
lyubёnochek meek .
She shies car horns .
Konochek loves bells .
Again and again,
buried rain
face in his pockmarked face ,
forward
splattered thunder of the surf city .
Midnight , tossing with a knife ,
caught up
stabbed -
won it!
Fell twelfth hour ,
as a scaffold head executed .
In glasses raindrops gray
svylis ,
grimace bulk,
like howling chimeras
Notre Dame Cathedral.
Damn !
Well, and this is not enough ?
Soon cry izderetsya mouth.
I hear:
quiet,
like a sick bed,
jumped off the nerve.
And now -
first walked
barely ,
then ran ,
excited
clear .
Now he and two new
rushing desperate tap dancing .
Crumbled plaster on the ground floor .
nerves -
large
small
many ! -
mad gallop ,
and have
nerves in the legs give way !
A night in the room and tinitsya tinitsya -
Tina does not stretch out his heavy eye.
Door suddenly zalyaskali ,
though at hotel
misses a tooth for a tooth.
You entered ,
sharp as " Nate !"
racking suede gloves ,
said :
"You know -
I 'm getting married . "
Well , you leave .
It'S Nothing.
Pokreplyus .
See - how calm !
as the pulse
deceased.
Remember ?
You say:
" Jack London ,
money
love
passion "-
I saw one :
you - Mona Lisa,
which must steal !
And stolen.
Again love go out to play,
fire illuminating the eyebrows bend .
What !
And in the house that burned ,
sometimes live homeless tramp !
Tease ?
" Less than a beggar cents,
You emeralds madness. "
Remember!
Pompey was murdered ,
when teased Vesuvius !
Hey !
Lord !
lovers
sacrilege ,
crimes
Slaughterhouse -
and the worst
seen -
my face ,
when
I
absolutely calm ?
And I feel -
"I"
for me a little .
Someone pulled me stubbornly.
Allo!
Who is this?
Mom?
Mom !
Your son is fine sick!
Mom !
He has the fire of the heart.
Tell sisters , Luda and Ole -
he has nowhere to go .
Every word
even a joke,
that burns your mouth spews it
emitted as a naked prostitute
from the burning brothel .
People sniff -
the smell of fried !
Caught some .
Brilliant !
In helmets !
Beetle-crusher can not be !
Tell firefighters :
heart burning climb in the weasel .
I myself .
Eyes nasleznёnnye barrels disconnected .
Give ribs lean.
Popped ! Popped ! Popped ! Popped !
Collapsed.
Do not jump out of the heart !
Facial burns
from cracked lips
charred potseluishko throw up .
Mom !
I can not sing .
There has been little churches heart choir !
Charred figures words and numbers
from the skull ,
as children from a burning building .
so fear
grab the sky
vysil
burning hands " Lusitania ."
shaking people
house in quiet
stoglazoe Glow is bursting with pier.
Last cry -
do you have any
that grief in vystoni century ! | |
