Молился я, бредя по стерне пустынной,
я к собственному мужеству шёл с повинной,
я нёс, взвалив на плечи, грехов палитру,
и больше ничего, и шептал молитву,
о том, о чём бы каждый молиться смог.
О гордости ума, доброте сердечной,
о радости пусть ложной, но только вечной,
просил в своей молитве я чуть слышно,
а небо было холодно и недвижно,
и мой нетвёрдый голос звенел и креп.
Но вот мою молитву услышал ветер
и тихим завыванием ей ответил,
и где-то шевельнулись лесные кроны,
и эхом вдруг откликнулись гор короны,
и нехотя прислушались небеса.
Земля заволновалась ложбинкой каждой,
пески затрепетали, томясь от жажды,
моря зарокотали, боясь взбурлиться,
и вот уж целый хор из зверья и птицы
наивную молитву за мной читал.
Я шёл, молясь и зная, что всё напрасно,
что мне и снисхожденья-то просить опасно,
поскольку я, Иуда, не верил в Бога -
но пела подо мною моя дорога,
и такт ей отбивали мои шаги.
Но вот моей молитве и боги вняли,
и тоже взволновались и шум подняли,
и двери распахнули в свой парламент,
и даже развернули чудной орнамент
мудрёных гороскопов людских судеб.
И смысл бытия мне слегка открылся,
и понял я, что многого не добился,
и понял я, что путь мой тернист и труден...
Но как моей молитве не вняли люди -
я этого осмыслить никак не мог.
Но продолжал идти сквозь года и горы,
дыханием пути надрывая горло,
вдыхая воздух огненных суховеев,
а холод всё сгущался, мечты развеяв.
Я чувствовал, что голос мой слаб и стынет -
но продолжал молиться среди пустыни,
и ветры иссушали мою гортань...
