Жан Поль Сартр. Отрывок из романа "Тошнота"(1938)
Мадлена крутит ручку патефона. Только бы она не ошиблась и не поставила, как случилось однажды, арию из "Cavalleria Rustiada". Нет, все правильно, я узнаю мотив первых тактов. Это старый РЭГТАИМ, с припевом для голоса. В 1917 году на улице Ла-Рошель я слышал, как его насвистывали американские солдаты. Мелодия, должно быть, еще довоенная. Но запись сделана позже. И всё же это самая старая пластинка в этой коллекции - пластинка фирмы Пате для сапфировой иглы.
Сейчас зазвучит припев - он-то мне и нравится больше всего, нравится, как он круто выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз; мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха, неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью - более того, я должен её желать: я почти не знаю таких других сильных и пронзительных ощущений.
Я начинаю согреваться, мне становится хорошо. Тут ничего особенного ещё нет, просто крохотное счастье в мире Тошноты: оно угнездилось внутри вязкой лужи, внутри НАШЕГО времени - времени сиреневых подтяжек и продавленных сидений, его составляют широкие, мягкие мгновения, которые расползаются на основе масляного пятна. Не успев родиться, оно уже постарел, и мне кажется, я знаю его уже двадцать лет.
Есть другое счастье - где-то вовне есть эта стальная лента, узкое пространство музыки, оно пересекает это время из конца в конец, отвергая его, прорывая его своими мелкими, сухими стежками; есть другое время.
- Мсье Рондо играет червями, ходит тузом. Голос скользнул и сник. Стальную ленту не берет ничто - ни открывшаяся дверь, ни струя холодного воздуха, обдавшего мои колени, ни приход ветеринара с маленькой дочкой: музыка, насквозь пронзив эти расплывчатые формы, струится дальше. Девочка только успела сесть, и её сразу захватила музыка: она выпрямилась, широко открыла глаза и слушает, елозя по столу кулаком.
Еще несколько секунд - и запоет негритянка. Это кажется неотвратимым - настолько предопределена эта музыка: ничто не может ее прервать, ничто, явившееся из времени, в которое рухнул мир; она прекратится сама, подчиняясь
закономерности. За это-то я больше всего и люблю этот прекрасный голос; не за его полнозвучие, не за его печаль, а за то, что его появление так долго
подготавливали многие-многие ноты, которые умерли во имя того, чтобы он
родился. И все же я неспокоен: так мало нужно, чтобы пластинка остановилась, -- вдруг сломается пружина, закапризничает кузен Адольф. Как странно, как трогательно, что эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и все может ее разрушить.
Вот сгинул последний аккорд. В наступившей короткой тишине я всем своим существом чувствую: что-то произошло -- что-то случилось.
Тишина.
Some of these days,
You'll miss me honey...
А случилось то, что Тошнота исчезла. Когда в тишине зазвучал голос, тело мое отвердело и Тошнота прошла. В одно мгновенье; это было почти мучительно - сделаться вдруг таким твердым, таким сверкающим. А течение музыки ширилось, нарастало, как смерч. Она заполняла зал своей металлической прозрачностью, расплющивая о стены наше жалкое время. Я внутри музыки... Jean-Paul Sartre. An excerpt from the novel & quot; Nausea & quot; (1938)
Madeleine turns the handle of the gramophone. If only she had not made a mistake and did not put as happened once, an aria from & quot; Cavalleria Rustiada & quot ;. No, all right, I know the motive of the first bars. This is an old REGTAIM, with the refrain to vote. In 1917, on the streets of La Rochelle I heard him whistling American soldiers. The melody must be even before the war. But the recording was made later. And yet it is the oldest record in the collection - the record company Pathé for a sapphire needle. Who will sound the chorus - it is something I like the most, like how cool it protrudes like a rock in the sea. Until that plays jazz; no music, just the notes, a myriad of tiny tremors. They do not know the rest, it is the inexorable law of life and destroys without giving them time to look back, to live for yourself. They fled, jostling, passing cause me a short hit and killed. I would like to keep them, but I know if I can stop one of these notes, I would be in the hands of just a vulgar, weak sound. I have to come to terms with their death - in fact, I have much to it: I almost do not know of any other strong and piercing sensations.
I'm starting to warm up, I feel good. There is nothing special yet, just a tiny Nausea happiness in the world: it is nestled inside a viscous puddles in our time - the time of mauve braces and sagging seats, it consists of wide, soft moments that crawl through the oil stains. Not having time to be born, it is already old, and I think I've known him for twenty years.
There is another happiness - somewhere outside there is this steel strip, narrow space of music, it crosses this time from end to end, rejecting him, breaking his own small, dry stitches; there is a different time.
- M. Rondo plays worms goes ace. Voice slid and wilted. Steel strip does not take anything - neither open the door nor the jet of cold air pour my knees, nor the arrival of the vet with his little daughter: music, piercing through the blurred shapes, flowing on. The girl only had time to sit down, and it immediately captured the music: she straightened up, opened her eyes and listens to crawl on the table with his fist.
Just a few seconds - and sing Negro. It seems inevitable - so predetermined that music: nothing can interrupt it, nothing yavivsheesya of time in which the world collapsed; She stopped herself, obeying
laws. For this is what I most love and the great voice; not for his polnozvuchie not his grief, but for the fact that its appearance for so long
preparing many, many notes, who died in the name so that it
born. And yet I am not calm: so little is needed to record stopped - suddenly broken springs, capricious cousin Adolf. How strange, how touching that this rock is so fragile. Nothing has no power to interrupt it, and anything can destroy it. That vanished last chord. There was a short silence in his whole being, I felt that something happened - something happened. Silence. Some of these days, You'll miss me honey ... What happened was that the nausea was gone. When the voice came in silence, my body is cured and nausea passed. In an instant; it was almost painful - suddenly become so hard, so brilliant. And for music shirilos, it grew like a tornado. It fills the room of his metallic transparency, flattening the walls of our miserable time. I'm in the music ... Смотрите также: | |
