Пахнут руки привычно ладаном,
прикасаются жарко к телу.
И себя проклинать мне надо бы —
только стоит ли это делать?
Утешался я лаской проклятой
и греховным разрядом дрожи.
А возможно, Ты просто опыты
милосердный проводишь Боже?
Но не вижу Тебя я, Господи,
в этом мальчике гибко-томном.
И пропитаны страстью простыни,
а молитва сменилась стоном.
В его карих пороки искрами —
ослепи поскорее, Боже!
Не расслышал молитвы искренней?
Или слишком на хрип похожа?
Наяву и во сне так явственно
соблазняет его улыбка.
И доносится с неба яростно:
«Проклинаю!», и тает зыбко.