Я бессмысленно много курю.
Бессмысленно много пишу.
Бессмысленно много шуток.
О многом прошу,
но это тоже бессмысленно.
Вся моя искренность - шум.
Все чем я здесь дорожу -
приставлено будто бы горло к ножу
и станет опавшими листьями.
Сердце пока оно живо наружу не выставить,
но после нового выстрела в нас -
можно вырезать и показать,
можно даже где-нибудь выступить.
И если мне правда тонуть не дано,
и если легко на меня наступить,
то почему наблюдаю лишь дно?
То почему оно снова болит?
Я сказал: мне не страшно, если ты вдруг остановишь свой метроном,
по ту сторону полнят бокалы вином
и вспоминают хорошее только.
Ты спросило: Не жалко ли мне тебя, и правда, не все ли равно?
Я ответил: мне жалко, но только жалеть
осталось не долго.
...
Черная волга несется в белую зиму.
Мне тут - невыносимо.
Меняем порядок действий.
Меняем маски, меняем подруг,
номера квартир, цифры симок...
Я курю и пью кофе черный,
как юмор в среде несчастливых,
но ты до сих пор стучишь,
как соседи услышав как я анонсирую
новый удар твой и новое завтра в тисках.
Она стала уставшая, грустная -
и я точно знаю что это
из за меня...
Чувство вины это тяжкий груз.
Взгляд на себя, если честный - значит тоска.
И конечно:
"пора бы искать, хватит терпеть, нужно менять..."
...
Я видел твой сон. Я видел, как я умирал.
Видел, как медленно тянется день без меня,
как просто было не врать.
Видел глаза, что читали тетрадь.
Видел в них слезы, хотелось обнять, но руки остались с телом.
Видел как город укроют чистым и белым -
будто ребенка в постели, будто бы голос в приглаженном стерео...
Ты себя не услышало, стало растерянным
от любви не имеющей больше каких-либо прав
на то чтобы ждать, на то чтобы помнить,
на то чтобы верить.
Начав читать эту книгу, я думал
что в ней будет больше глав.
Люди бегут стремглав, будто мысли, будто двоичный код
программы, где каждый красивый стих - всегда немного предательство.
И если ты можешь меня простить, и продолжить гнать кислород по ветвями древа сосудов и вен,
и если ты можешь остаться...
То сделай это, пожалуйста. Дай мне еще один день.
Умирать - это в общем не страшно,
пусть хоть пару телесезонов - Безруков, Патинсон.
Страшно в этот момент, что любимая сядет к тебе на постель,
а ты не сможешь обнять и коснуться
ее нежных пальцев.
Считай это просьбой остаться.
Считай свой каждый удар.
Ты - это принятый свыше дар,
сотрудник лишенный всех выходных.
Сегодня пролился дождь, а завтра мы ждем пожар.
Я прошу тебя биться в моей груди,
биться не слишком тихо.
____________________________________________
Я пробью степлером руку,
чтобы кровь моя тебя грела.
Нас сломает натиском стен.
Мир такой сложный, мы мягкотелые.
Волоки меня в стаю волков.
Ночью. На эстакаду с фонариками.
Я был почти что готов,
поубивал кругом кучу ангелов.
Я пробью степлером руку,
чтобы кровь моя тебя грела.
Не забывай меня, милая.
Не забывай меня, мягкотелого.
Однажды, умрут все кондукторы и остановятся
поезда.
Развалятся железные дороги.
Исчезнут все слова.
Я буду помирать на дороге,
Жалея,что ничего не сказал.
В зале, в позе эмбриона умрет чья-то сестра.
Море перестанет выбрасывать
дельфинов, китов, утопленников на сушу.
Глупые парни больше не будут глупых дам слушать.
Однажды, умрут все кондукторы и остановятся
поезда.
Однажды, мне кажется, миру наступит пизда.
Я могу за нас обоих сдохнуть,
сгинуть под тысячей плинтусов.
Мнимые минусы холодов так сильно не жалят,
как жалит слово "Любовь".
Нейромедиаторы — дофамин, эндорфины.
Догоняемся фенилэтиламином,
как далеко не были мы,
как ранимы и молоды,
как обожаем верить в сказки.
Если то огромное,что разрывает,
мечет о стены, сворачивает на кафеле,
заставляет нырять, забыв ласты,
снасти и кислородную трубку.
Если все эти чувства -
лишь вазопрессин и окситоцин.
Заверните меня в бумагу жухлую.
Я не хочу быть один.
