самое забавное в том, Владислав Алексеевич,
что находятся люди,
до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах
«вундеркинд»,
«пубертатный период»
и «юная девочка»
«что вы хотите, она же еще ребенок» -
это обо мне, Владислав Алексеевич,
овладевшей наукой вводить церебролизин внутримышечно
мексидол с никотинкой подкожно,
знающей, чем инсулиновый шприц
выгодно отличается от обычного –
тоньше игла,
хотя он всего на кубик,
поэтому что-то приходится вкалывать дважды;
обо мне, Владислав Алексеевич,
просовывающей руку под рядом лежащего
с целью проверить, теплый ли еще, дышит ли,
если дышит, то часто ли, будто загнанно,
или, наоборот, тяжело и медленно,
и решить, дотянет ли до утра,
и подумать опять, как жить, если не дотянет;
обо мне, Владислав Алексеевич,
что умеет таскать тяжелое,
чинить сломавшееся,
утешать беспомощных,
привозить себя на троллейбусе драть из десны восьмерки,
плеваться кровавой ватою,
ездить без провожатых
и без встречающих,
обживать одноместные номера в советских пустых гостиницах,
скажем, Петрозаводска, Владивостока и Красноярска,
бурый ковролин, белый кафель в трещинах,
запах казенного дезинфицирующего,
коридоры как взлетные полосы
и такое из окон, что даже смотреть не хочется;
обо мне, которая едет с матерью в скорой помощи,
дребезжащей на каждой выбоине,
а у матери дырка в легком, и ей даже всхлипнуть больно,
или через осень сидящей с нею в травматологии,
в компании пьяных боровов со множественными ножевыми,
и врачи так заняты,
что не в состоянии уделить ей ни получаса, ни обезболивающего,
а у нее обе ручки сломаны,
я ее одевала час, рукава пустые висят,
и уж тут-то она ревет – а ты ждешь и бесишься,
мать пытаешься успокоить, а сама медсестер хохочущих
ненавидишь до рвоты, до черного исступления;
это я неразумное дитятко, ну ей-богу же,
после яростного спектакля длиной в полтора часа,
где я только на брюхе не ползаю, чтобы зрители мне поверили,
чтобы поиграли со мной да по улыбались мне,
рассказали бы мне и целому залу что-нибудь,
в чем едва ли себе когда-нибудь признавалися;
а потом все смеются, да, все уходят счастливые и согретые,
только мне трудно передвигаться и разговаривать,
и кивать своим,
и держать лицо,
но иначе и жить, наверное, было б незачем;
это меня они упрекают в высокомерии,
говорят мне «ты б хоть не материлась так»,
всё хотят научить чему-то, поскольку взрослые, -
размышлявшую о самоубийстве,
хладнокровно, как о чужом,
«только б не помешали» -
из-за этого, кстати, доктор как-то лет в девятнадцать
отказался лечить меня стационарно –
вы тут подохнете, что нам писать в отчетности? –
меня, втягивавшую кокс через голубую тысячерублевую
в отсутствие хрестоматийной стодолларовой,
хотя круче было б через десятку, по-пролетарски,
а еще лучше – через десятку рупий;
облизавшую как-то тарелку, с которой нюхали,
поздним утром, с похмелья, которое как рукой сняло;
меня, которую предали только шестеро,
но зато самых важных, насущных, незаменяемых,
так что в первое время, как на параплане, от ужаса
воздух в легкие не заталкивался;
меня, что сама себе с ранней юности
и отец, и брат, и возлюбленный;
меня, что проходит в куртке мимо прилавка с книгами,
видит на своей наклейку с надписью «республика» рекомендует»
и хочет обрадоваться,
но ничего не чувствует,
понимаешь, совсем ничего не чувствует;
это меня они лечат, имевшую обыкновение
спать с нелюбимыми, чтоб доказать любимым,
будто клином на них белый свет не сходится,
извиваться, орать, впиваться ногтями в простыни;
это меня, подверженную обсессиям, мономаниям,
способную ждать годами, сидеть-раскачиваться,
каждым «чтобы ты сдох» говорить «пожалуйста, полюби меня»;
меня, с моими прямыми эфирами, с журналистами,
снимающими всегда в строгой очередности,
как я смотрю в ноутбук и стучу по клавишам,
как я наливаю чай и сажусь его пить и щуриться,
как я читаю книжку на the funny thing is, Vladislav A.,
that there are people
still talking about me in terms of awesome
" Prodigy "
" Puberty "
and " young girl "
"What do you want , she's still a child " -
it's about me , Vladislav A.,
has mastered the science administered intramuscularly cerebrolysin
meksidol with nikotinkoy subcutaneously
knowing than an insulin syringe
favorably with the usual -
thinner needle ,
although he only die
so something has to stick twice;
me, Vladislav A.,
put your hand under the close lying
with a view to check whether still warm , breathes whether
if breathing is often whether , if pounded
or , on the contrary , it is difficult and slow,
and decide whether to dotyanet am
and think again how to live, if does not make it ;
me, Vladislav A.,
that is able to carry heavy
repair broken ,
comfort the helpless ,
bring a tear to the trolley of the gums eights
spitting bloody vatoyu ,
travel without escort
and without Atmosphere ,
settle in single rooms in Soviet empty hotels,
say, Petrozavodsk, Vladivostok, Krasnoyarsk,
brown carpet , white tile in the cracks ,
treasury smell of disinfectant ,
corridors as runways
and such of the windows that do not want to even look ;
me that travels with her mother in the ambulance ,
rattling on every pothole ,
and his mother a hole in the lung , and she even whimper in pain,
or through the autumn sitting with her trauma ,
in the company of drunken hogs with multiple stab ,
and doctors are so busy
not being able to give her a half-hour or an anesthetic ,
and she has two handles are broken,
I wore it an hour , the sleeves hanging empty ,
and even then that she roars - and you wait and get mad ,
My mother tried to calm him, and she nurses laughing
hate to vomit , to black frenzy ;
a little child I was foolish , well, by golly same
After a fierce performance in a half hour in length ,
where I just do not crawl on their bellies to make the audience believe me ,
to play with me but smiled at me ,
would tell me , and the whole audience something
what can hardly imagine ever recognized;
and then everyone laughs , yes, everyone leaves happy and warm ,
just hard for me to move around and talk ,
and nod their ,
and keep the person
but otherwise live and was probably used there is no need ;
it's me they are accused of arrogance ,
tell me "you used foul language , though not so "
all want to teach something as adults -
contemplated suicide ,
in cold blood , as someone else ,
" Only it had not prevented " -
because of this , by the way , the doctor once in nineteen years
refused to treat me permanently -
You will die here , that we write in the financial statements ? -
I was drawn in by the blue coke thousand-
in the absence of one hundred dollar textbook ,
although cooler was used by ten, proletarian,
or even better - through ten rupees ;
lick like a plate, which smelled ,
late in the morning , with a hangover , which vanished ;
I Betrayed only six ,
but most important , vital , irreplaceable ,
so that for the first time as paragliding, horror
air into the lungs do not push ;
me that herself from an early age
father and brother , and the beloved ;
me , that takes place in the jacket by the counter with books
sees on his label with the word " republic" recommends "
and wants to be delighted ,
but does not feel anything ,
you know , just does not feel anything ;
it is they treat me , who used to
sleep with the unloved , to prove to favorite
if wedge white light on them does not converge ,
squirm , scream , dig his nails into the sheets ;
this is me exposed to obsessions , monomania ,
able to wait for years , sit - swing ,
each " dead to you " say " please love me ";
me with my live broadcast journalists ,
filming the always in strict order of priority
I 'm looking into a laptop and knock on the keys ,
I pour tea and sit down to drink it and squint
I read a book on the Смотрите также: | |
