Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт. Because granite is covered with icing,
and stand on the ground cold -
this city is covered with memory
I want to leave forever.
It will be warm beer, Vokzalna
He will cloud over his head,
Music is very sad -
I say goodbye to you forever.
More sky, warmth and humanity.
More black grief, the poet.
To what talk about eternity,
more precisely, that which is not.
It was on the Kama winged,
blue-black, it is there,
where a toothless song free
Pushkin scholars shouted Mandelstam.
Urkagany, razbushlativshis, in the vestibule
knocks out the window with his fist
(as Grigoriev, walking in the camp)
and stands barefoot on the glass.
For a long time the blood spilled on the floor.
Long dripping blood from his fist.
A hole in the sky bursts,
and lie on the head of the cloud.
I was born - now you do not believe -
in the maze of factory yards
pigeon in the country that is divided
a thousand years on the cops and thieves.
Because diminutive suffixes
I do not like, and when a knock
and asked with a smile vinegar
I fulfill the desire of the guys.
Aversion home blouses,
shelves for books, photo father
cause those who squatted
sowing, is able to sit through.
Dump Memory: different, different.
As one who has died,
ugly - that's fine,
that can not fit in the shower.
Too many things did not fit.
At the station, there are trains -
Well, it's time. Boy with his mother goodbye.
Know BOAD disease. & quot; Yes
you write though, sonny, we worry & quot ;.
In parting terrible dawn,
than the sunset. Well, let's kiss!
More black grief, the poet. Смотрите также: | |
