Представь. Ты просыпаешься, а за окном газеты разносит ветром и пахнет чем-то грандиозным.
От первых лучей улица воспалилась, как уретра у носителя хламидиоза. Подземные скарабеи застыли на гранитных станциях. Бегут дни галопом, как в самую темную ночь огни гало. Детвора в школах не съедет с перил; в продуктовом, что хочешь - бери. А ты ей так и не смог признаться, что кроме нее у тебя никого.
Представь. В газовых спазмах больше не сожмется плита; у подъезда дамы в летах, так привыкшие шкворчать и сетовать, не осудят чей-то прикид. Вот только весна все натягивает зеленые парики на черноту опустевших проспектов. Барабанной дробью прорывается ливень и по подоконнику бьет пшено. Мыслей прорва. Ты хотел бы показать ей какой-нибудь кинчик Дэвида Финчера или Милоша Формана. Ты хотел бы позвать ее по имени, но доски в квартире гавкают тишиной.
Ты только представь. Радиовышка не размыкает уста; точно штаны на похудевшем, висят на столбах медные нити; в библиотеках книги молчат, спит пожарная каланча; а у соседского подъезда асфальт провалился, будто нос сифилитика. На земляные ягодицы солнечный диск присел. Провести бы ее домой, но в мире бесплатных вольв и тойот, в мире просроченных йогуртов и консерв, нет больше ее дома. И нет больше ее.
Представил?
Может тогда не так уж мой посыл бестолков. Ты к себе обратись и в этот раз не лукавь. Там, за окном, улица бурлит, как вулкан, и на плите лужей желтой расползлось молоко; компашку пьяную вдоль улицы понесло; соседская дочка вернулась из школы, и пианино заиграло у них.
Есть вещи, которые можно сказать без слов. Вот телефон. Вот номер.
Звони.
Imagine. You wake up, and the window of the newspaper carried by wind and smells of something grand.
From the first rays of the street inflamed as the urethra at the carrier chlamydia. Underground scarabs frozen in granite stations. Ran days galloping as in the darkest night lights halo. The kids at school do not move out from the railing; the grocery, you want - take it. And you she could not admit that in addition to her you have one.
Imagine. The gas spasms no longer shrink plate; at the entrance of the ladies in years, so accustomed shkvorchat and mourn, not condemn someone's outfit. Here are all the spring pulls green wigs black deserted avenues. Drumming rain breaks and beats the windowsill millet. Thoughts break through. Would you like to show her some kinchik David Fincher and Milos Forman. Would you like to call her by name, but the board in the flat bark silence.
You just imagine. Radio Tower does not open the mouth; exactly pants thinner, hanging on poles copper thread; books in libraries are silent, sleeping fire-tower; while the neighbor's porch asphalt fell like a syphilitic nose. On excavation buttocks sat solar disk. Carry to her home, but in a world free of Volvo and Toyota, the world's expired yogurt and canned, no longer her home. And no more of her.
Presented?
Maybe then not so my message to no purpose. You turn in to him, and this time is not telling the whole story. There, outside the window, the street is seething like a volcano, and a yellow puddle on the plate has spread milk; Kompashki drunk along the streets suffered; the neighbor's daughter came back from school and began to play the piano with them.
There are things that can be said without words. Here's the phone. Here's the number.
Call.
