Она весь день его ждала,
рукой держась за ткани шторы.
Так и барометра шкала
в большую сушь стремится к шторму.
Так шторма ждут матросы в штиль.
Так мода жаждет новый стиль.
Поэт так ждет уйти за норму,
из языка, чтоб сделать стих.
Она весь день ждала его,
рукой держась за ткань кулисы,
и день был полон тех тревог,
что терпит юная актриса,
пред тем, как выйти в сцены мир.
Но ожидания не мил
был ход – она ждала не риска
быть в роли, но один лишь миг,
когда мелькнет средь кресел тень
и скромно сядет там в партере.
Она ждала его весь день
подобно сжавшейся пантере,
что скручена в тугой прыжок.
Весь театральный тот кружок
был только способ и критерий,
что был с любовью сопряжен.
Его ждала весь день она
(он с матерью ее в разводе).
Она меж делом у окна
мелькала, и премьера в полдень
должна была пройти в тот день.
Он обещал ей то, что дел
в тот день не будет важных, вроде.
То счастья был ее предел.
Ей было ровно столько лет,
что возраст – возраст героини.
Она из тысячи Джульетт
на это откликалась имя.
И все актрисы мастерство,
вся роль, все это для него!
Но счастье рушилось в руины.
Он не пришел в тот день. И вот
она сидит одна в слезах,
под нею твердый подоконник,
и грим слезой с нее слезал.
Важнейший для нее поклонник,
которого звала отцом,
сегодня не пришел. Лицо
его в партере, на балконе
она не видела. Концом
всемирным света стал тот день,
и было в тыщу раз больнее,
что хор родителей гудел,
что той Джульетты нет честнее –
она играла эту роль,
в себе сжимая слезы, боль,
и, от обиды вся немея,
в Джульетту шла, как будто в бой.
Когда она еще ища
его средь лиц иголкой в стоге,
мечтала видеть край плаща,
просила: «Бог, не будь жестоким!»,
внутри был чувств разлад разрыт,
в конце расплакалась навзрыд,
и режиссер была в восторге,
оваций шум был просто взрыв.
Потом сбежала прочь от тех,
кто ей хотел свое «Спасибо!»
отдать, себя в ее успех
вписав букетами красиво.
Она сбежала в малый зал,
где вволю отдалась слезам.
Она ведь так его просила!
И он ведь обещал, сказал!
Сказал, приду, но не пришел.
Весь день, весь год пошел насмарку!
Он не пришел, и хорошо!
Она сидит у края парка,
сжимая слезы все в платок -
плотина держит так поток.
Воскресный день июня, жарко.
Пусть он придет – там хоть потоп.
Она весь день его ждала,
рукой держась за ткани шторы,
и ожиданием жила
она, июнь, и парк, и школа -
все ожиданием жило!
Ей было очень тяжело
смотреть на эти вещи снова,
ведь роль играла без него,
как будто предала весь мир,
и все в обиде, словно в свите.
Но не пришел ее кумир,
единственный и главный зритель.
Так ждут с вокзала поезда,
так жаждут – вот, сейчас звезда
взойдет по эллипсу, в орбите!..
Но папа просто опоздал.
Она ждала его еще.
День двигался уже к закату.
Она ждала, что вот плащом
мелькнет отец, но пуст театр.
Махает веткою сирень,
и отдаленный гул сирен.
Она не верит в эту трату,
и гнев бессилен и свиреп.
Она ждала его потом,
и все вокруг желало ливня.
И все просило: «Дай потоп!
Невыносимо бремя римлян!
Невыносим спешащий век!
Семь миллиардов человек!
Ведь их масштаб уже всемирный!
Очисть скорее шумом рек!»
Она ждала его устав,
смешавши слезы, чувства, мысли.
И только ветер здесь листал
той летней книги зелень листьев.
Она сжимала боль в платок,
она просила: «Дай потоп!
Волна! над городом повисни!
швырни весь мир о стен бетон!»
День двигался в закат, в конец.
Разрыв навек в уме с отцами
ее. И к ней идет отец,
смущенно сжав букет с цветами.
Шаги неловки, нетверды.
В ее глазах от счастья – дым,
и за отцом растет цунами,
стена из плача и воды.
