I
Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.
Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протакует.
Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?
II
Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»
Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.
Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Окстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.
III
Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.
О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.
И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.
I
She filed a sound exactly three times.
I'm thirty. So that's all I have left?
It seems that you are going to die, but for you - and the race.
But in reality believe only in old age.
And at this stage it is ridiculous to doubt
and the cuckoo - my superstition in a strange forest thicket.
All that was - you. cigarette. yes match with gray.
Maybe it's just you. This. Sin write about this!
Do you remember, in the age of DVD video fingering,
that was me once. But he finished his candle.
And then one April as grouse breasted gray,
his song A perfect rain, protakuet.
Early or windy. That evening of jazz, blues.
That evening. What's the matter, half-drunk, danced.
On you wore jeans, and some awful blouse,
but I once saw in you my luck potential.
Waiting for what your friends are here now drunk,
and I will take, steal you, and marry tomorrow, eh?
II
Kukui, Kukui, come on! Why are you silent?
I still have so much to remember, that is not enough and three years!
The sun goes down, chases, threatens to drive away the wolves.
Wood does not suffer, do not believe my suicide nonsense.
Leaving, cry a liar, "dark-haired, Brush your honor!
This world without me, only remain that decrepit! "
But the silent forest. And my dead end - in the concrete.
That's life in the city came forth empty the net.
According to rumor pops up only one here, for sinks
all the best. And no matter how much the water is not Vod,
any beggar dreams are not about food, but only about a flood,
so the temple to the god of good remained one nave.
Zayd home. And so cold that the heart chilly.
Then it would be desirable to childhood in the village, hear the birds.
There coos pheasant or discourages caper finch.
And any cuckoo. None of the Cuckoo. OKS!
Khachaturian, never in the hand not holding the sword,
He performed a dance on someone else's death by playing an encore.
III
Only then will leave the urban masses,
stake vzdohnёsh of elegant, so banish melancholy.
As I remember, so the marble in the larynx: as requested by
not to go because of your anger nodules yes cheekbones ...
With grief every slut in the street - "! Go away" - paid,
To reduce the number of whores.
About you all my life I later recalled.
I learned in all women with a disgusting taste.
Fingering telephone directories, searching for names,
I knew how to call you, who you do - do not know.
I do not believe that once it overtake me.
That - that is the ultimate state of human sadness.
And now I go for a walk in the quiet forest.
Because only here, somewhere in the empty nest,
I tell you that I no not Achilles,
and that the heel of my three more years will stand on a nail,
and then strikes an hour. And in April, will come to an end.
And all I have time - only hands to uplift you. Смотрите также: | |
